Сочинение: День от лица Чацкого из 'Горя от ума' Грибоедова

Проснулся я, Александр Андреевич Чацкий, от глухого стука в дверь моего скромного номера в лучшей московской гостинице. Скромном, ибо роскошь мне чужда, а вынужденность пребывания здесь терпит лишь самое необходимое. Солнце, словно вор, прокрадывалось сквозь неплотно задернутые гардины, высвечивая пылинки, лениво танцующие в воздухе. Эти пылинки – словно мелкие осколки вчерашнего дня, напоминающие о смятениях и разочарованиях, в которых я тону.

С неохотой поднялся, ощущая в теле усталость, скорее душевную, нежели физическую. Сколько лет я бороздил чужие края, пытаясь найти ту самую истину, ту самую правду, что терзает меня здесь, в этом сонном царстве косности и лицемерия. Европа, конечно, впечатляет величием и прогрессом, но только вдали от родных берегов осознаешь истинную цену своей земли. И вот я вернулся… с надеждой, с жаждой перемен, с глупой верой в то, что хоть что-то здесь изменилось.

Первым делом – омовение. Холодная вода взбодрила, но не смыла осадок тревоги. В зеркале я увидел отражение человека, чьи глаза горят неугасимым пламенем, а морщины под ними говорят о прожитых годах и пережитых разочарованиях. Я все тот же Чацкий, каким уехал: ищущий правды, нетерпимый к лжи, упрямый в своих убеждениях. Но что делать с этой упрямством здесь, где каждый второй готов удушить тебя в объятиях, лишь бы ты перестал говорить то, что им неприятно слышать?

Оделся небрежно, но со вкусом. Не щеголь, но и не неряха. Важно произвести впечатление человека, знающего себе цену. Спустился в общий зал, где уже вовсю кипела жизнь. Утренние газеты, сплетни, кофе, разговоры о ценах на землю и грядущих балах… Всё то, что так отвратительно мне и что так дорого сердцу московского общества.


За завтраком встретил нескольких знакомых. Фамилии называть не стану – они достойны лишь забвения. Лицемерные улыбки, натянутый интерес к моей персоне, дежурные вопросы о заграничных приключениях… Все это – лишь ширма, скрывающая истинное желание узнать, не привез ли я с собой каких-нибудь опасных идей, способных нарушить их спокойную и благополучную жизнь.

Разговор, как обычно, свелся к обсуждению последних новостей. Война с Турцией, новые назначения, скандалы в высшем обществе… Ничего, что действительно имело бы значение, ничего, что могло бы сдвинуть с мертвой точки это болото. Я попытался было завести речь о необходимости просвещения, о важности свободы мысли, но был тут же прерван ехидным замечанием о том, что «умные головы нам не надобны, нам подавай верноподданных».

В этот момент я понял, что надежда на перемену обречена. Эти люди, погрязшие в своей корысти и невежестве, неспособны понять ни моей боли, ни моих стремлений. Они довольны своим положением, они считают, что все идет своим чередом, и любое посягательство на их устои воспринимают как личное оскорбление.

После завтрака, чувствуя себя опустошенным и разбитым, я решил отправиться к Фамусову. Это была, признаюсь, отчаянная попытка, последняя надежда найти хоть какой-то отклик в этом городе глухих.


В доме Фамусова царила та же атмосфера застоя и лени, что и везде. Слуги лениво переставляли мебель, гости шептались по углам, ожидая прибытия важной персоны. Сам Павел Афанасьевич, как всегда, был занят важными делами: перебирал бумаги, отдавал распоряжения, принимал доклады… Все это – лишь суета, призванная скрыть его истинную сущность: человека ограниченного, властного и самодовольного.

Мой приход был встречен сдержанно, даже холодно. Фамусов, конечно, обрадовался моему возвращению, но в его глазах я увидел не искреннюю радость, а скорее, любопытство и опасение. Он сразу же попытался выяснить, какие у меня планы, чем я намерен заниматься, не собираюсь ли я каким-нибудь образом помешать его налаженной жизни.

Разговор наш быстро перешел в спор. Я пытался доказать ему необходимость перемен, критиковал его устаревшие взгляды, высмеивал его приверженность чинам и званиям. Он же, в свою очередь, обвинял меня в бунтарстве, в непочтении к старшим, в пренебрежении к традициям.

В конце концов, Фамусов не выдержал и прямо заявил мне, что я сошел с ума, что мои идеи опасны и разрушительны, что мне следует уехать из Москвы и больше не появляться на его глазах. Я, конечно, не согласился, но понял, что дальнейший спор бесполезен. Фамусов – это символ этой московской косности, и бороться с ним – все равно что бороться с ветряными мельницами.

Во время моего пребывания у Фамусова, я, конечно, надеялся увидеть Софью. И вот она появилась. Но в ее глазах я не увидел той прежней любви, той нежности, которую помнил. Она смотрела на меня с удивлением, даже с некоторым испугом. Я пытался заговорить с ней, но она отвечала уклончиво, избегала моего взгляда.


Я сразу понял, что она влюблена в другого. Кто этот счастливчик? Молчалин. Тот самый Молчалин, что прислуживает Фамусову, что говорит только то, что от него хотят услышать, что пресмыкается перед всеми, кто выше его по положению. Как Софья могла полюбить этого ничтожество?

Вечер я провел в размышлениях о Софье. Я пытался понять, что толкнуло ее в объятия Молчалина. Неужели она действительно не видит его истинного лица? Неужели она предпочитает лесть и угодливость искреннему чувству и честному слову?

В какой-то момент я даже возненавидел ее. Я проклинал ее за то, что она разбила мое сердце, за то, что она предала мою любовь. Но потом, остыв, я понял, что не могу ее винить. Она – жертва этого общества, жертва тех устаревших взглядов, которые царят здесь. Она привыкла быть послушной дочерью, привыкла подчиняться воле отца, привыкла выбирать то, что ей велят, а не то, что подсказывает сердце.


На балу у Фамусова я окончательно убедился в том, что мои надежды на перемену были иллюзорны. Здесь собралось все московское общество во всей своей красе: генералы, чиновники, богатые помещики, знатные дамы… Все они были заняты одним: демонстрацией своего богатства и своего положения.

Разговоры велись о пустяках: о новых нарядах, о последних сплетнях, о ценах на бриллианты… Никто не интересовался ни политикой, ни наукой, ни искусством. Все были поглощены собой, своим эгоизмом, своей жаждой удовольствий.

Я пытался было завести разговор о серьезных вещах, но был тут же прерван презрительными взглядами и язвительными замечаниями. Меня обвиняли в том, что я слишком умен, слишком критичен, слишком нетерпим к чужим недостаткам. В конце концов, меня объявили сумасшедшим.

Что ж, пусть так. Если для того, чтобы говорить правду, нужно быть сумасшедшим, то я согласен быть сумасшедшим. Я лучше буду безумцем, чем жить в этом мире лжи и лицемерия.

Известие о моей любви к Софье и мое мнимое сумасшествие облетело весь зал. Все шептались за моей спиной, показывали на меня пальцем, смеялись надо мной. Я чувствовал себя как зверь в клетке, которого выставили на посмешище.

Апогеем вечера стало мое разоблачение Молчалина. Я случайно подслушал его разговор с Лизой, из которого стало ясно, что он притворяется влюбленным в Софью только ради выгоды. Я не мог молчать. Я вывел Молчалина на чистую воду перед всей публикой.

Софья была потрясена. Она не могла поверить, что Молчалин так подло обманывал ее. Она попыталась оправдаться, но было уже поздно. Все видели, что она выбрала себе недостойного возлюбленного.


После этого скандала я решил уехать из Москвы. Я понял, что здесь мне нечего делать. Здесь меня никто не понимает, никто не разделяет мои взгляды. Я чувствую себя чужим среди своих.

Уезжаю с тяжелым сердцем, с разбитыми надеждами, но с непоколебимой верой в то, что рано или поздно правда восторжествует. Рано или поздно в России появятся люди, способные изменить этот мир к лучшему. И пусть я не увижу этого своими глазами, я знаю, что это произойдет.

Мой день подходит к концу. Я сижу за своим письменным столом и пишу эти строки при свете свечи. В голове – сумбур мыслей, в сердце – боль и разочарование. Но я не сдаюсь. Я верю, что когда-нибудь моя жизнь обретет смысл. Я верю, что когда-нибудь я найду свое место в этом мире.

Пора спать. Завтра меня ждет дорога. Дорога в никуда. Но я не боюсь этой неизвестности. Я готов ко всему. Я готов бороться за свою правду до конца. Прощай, Москва! Прощай, Россия! Я уезжаю, но я обязательно вернусь. Вернусь, чтобы изменить этот мир к лучшему. Вернусь, чтобы доказать, что я был прав.

И пусть сейчас надо мной смеются и презирают меня, я знаю, что потомки оценят мои старания. Я знаю, что потомки будут помнить меня как человека, который не побоялся сказать правду в лицо лжи. И это – моя высшая награда.