Сочинение Внешность чиновника Ляпкина-Тяпкина

Анна Андреевна, трепещущая от предчувствия визита столичного ревизора, не могла не отметить в своем внутреннем монологе фразу, которая рефреном повторялась в ее напуганном сознании: "Ляпкин-Тяпкин... Ляпкин-Тяпкин...". Это имя, словно колокольчик погребальный, звенело в тишине ее кабинета, предвещая бурю. И если уж говорить о бурях, то первая волна этой бури, как и любая стихия, обладала своим собственным видимым обликом. Обликом, который представлял собой фигуру, смутно напоминающую человека, но во многом превосходящую его по степени запустения и самодовольства – чиновника Ляпкина-Тяпкина.

Чтобы описать внешность Артемия Филипповича Ляпкина-Тяпкина, судьи, необходимо не просто использовать стандартный набор прилагательных, а скорее создать своего рода антропологический этюд, погрузившись в детали, отражающие не только физическое, но и духовное состояние этого удивительного представителя провинциальной бюрократии. Это как созерцать картину, написанную не кистью, а самим временем, грязью дорог и застольными возлияниями.

Первое, что бросалось в глаза при взгляде на Ляпкина-Тяпкина, - это его комплекция. Он не был ни толстым, ни худым, а скорее неким аморфным образованием, не имеющим четких границ. Его тело, казалось, было слеплено из тех же ингредиентов, что и унылые пейзажи уездного города: тусклой глины, застоявшейся воды и пыли дорог. Широкая, расплывчатая фигура Ляпкина-Тяпкина не имела ни изящества, ни спортивности, а напоминала скорее плохо слепленную глиняную статую, которую забыли обжечь. Он двигался с тяжеловесной неторопливостью, словно каждый его шаг требовал непомерных усилий, и каждый вздох был слышен как тихая жалоба на бремя бытия.

Второе, что привлекало пристальное внимание, – это его лицо. Лицо Ляпкина-Тяпкина было поистине удивительным артефактом, на котором время оставило неизгладимые следы. Широкое, мясистое, оно было испещрено мелкими морщинками, словно карта уездных дорог. Эти морщины, словно реки, текли от уголков глаз и рта, свидетельствуя о бесконечных часах, проведенных за столом, за карточным столом, за столом с закусками и выпивкой. Кожа лица имела землистый оттенок, словно впитала в себя всю пыль и грязь уездного города. Нос был крупным, мясистым, с красными прожилками, напоминающими паутину. Казалось, что этот нос, словно барометр, чутко реагирует на все изменения в атмосфере взяток и подношений. Щеки были обвислыми, с красноватым румянцем, словно их постоянно опаляло пламя алкогольных возлияний. Подбородок был двойным, а у некоторых особо придирчивых наблюдателей – даже тройным, что говорило не только об излишнем весе, но и об отсутствии силы воли. Глаза Ляпкина-Тяпкина были небольшими, мутными, с усталым и циничным выражением. В них редко можно было увидеть искру интеллекта или сочувствия, зато часто можно было заметить лукавство и подозрительность. Взгляд Ляпкина-Тяпкина был скользким и неуловимым, словно змеящийся по земле туман, который окутывает все вокруг непроницаемой пеленой.


Гардероб Ляпкина-Тяпкина являлся отражением его внутреннего мира – хаотичного, запущенного и лишенного всякого порядка. Никакой элегантности или хотя бы элементарной опрятности в его одежде не наблюдалось. Его костюмы, как правило, были поношенными, засаленными и с явными признаками небрежного обращения. Он явно не утруждал себя выбором одежды, довольствуясь тем, что первое попадалось под руку.

Обычно Ляпкин-Тяпкин носил старый, потертый сюртук, сшитый из грубого, дешевого сукна. Цвет сюртука варьировался от грязно-серого до буро-коричневого, в зависимости от степени его загрязнения. Пуговицы сюртука часто отсутствовали или были пришиты вкривь и вкось. Воротник был засаленным и истрепанным, словно его постоянно терли грязными руками. Брюки Ляпкина-Тяпкина, как правило, были широкими и бесформенными, с многочисленными складками и морщинами. Они были сделаны из той же дешевой ткани, что и сюртук, и обычно были на несколько размеров больше, чем нужно. Шаровары не были исключением из общего правила неряшливости. Рубашка, которую он надевал под сюртук, редко была чистой и выглаженной. Обычно это была мятая, засаленная рубашка из грубого полотна с оторванными пуговицами и пятнами сомнительного происхождения. Галстук, если он вообще удосуживался его надеть, был криво завязан и болтался как попало. Обувь Ляпкина-Тяпкина заслуживает отдельного упоминания. Это были тяжелые, грубые сапоги, сшитые из толстой, плохо выделанной кожи. Сапоги были грязными и потрепанными, с отклеивающейся подошвой и оторванными каблуками. Они издавали громкий скрип при ходьбе, словно возвещая о приближении Ляпкина-Тяпкина задолго до его появления. Завершал этот безрадостный ансамбль головной убор – помятая, старая шляпа из войлока. Шляпа была покрыта пылью и грязью, с заломанными полями и выцветшей лентой. Она сидела на голове Ляпкина-Тяпкина криво и небрежно, словно являлась символом его пренебрежительного отношения к внешнему виду и общественным нормам.


Манеры и повадки Ляпкина-Тяпкина окончательно формировали образ провинциального чиновника, погрязшего в рутине и пороках. Он был медлителен в движениях, нетороплив в разговоре и ленив в своих суждениях. Он держался с важным видом, словно он был вершиной власти в уездном городе, хотя на самом деле он был всего лишь маленьким винтиком в бюрократической машине.

Ляпкин-Тяпкин говорил медленно и невнятно, словно каждое слово требовало от него огромных усилий. Он часто запинался, повторялся и употреблял канцелярские обороты, которые делали его речь еще более скучной и неинтересной. Его голос был тихим и хриплым, словно он постоянно простужен. Он говорил свысока, словно обращался к людям низшего сословия, даже если они были его равными. Его речь была полна сарказма и цинизма, словно он потерял веру в человеческую порядочность. Он любил поучать и наставлять других, хотя сам был далеко не образцом добродетели. Он никогда не признавал своих ошибок и всегда находил оправдания своим поступкам. Он был упрям и несговорчив, и его было трудно переубедить в чем-либо. Он любил спорить по пустякам и доказывать свою правоту, даже если он был не прав. Он был подозрительным и недоверчивым, и всегда искал скрытый смысл в словах и поступках других людей. Он был жадным и корыстным, и всегда думал о своей выгоде. При разговоре Ляпкин-Тяпкин часто ковырялся в носу, почесывал затылок или теребил пуговицы своего сюртука. Он избегал смотреть в глаза собеседнику и отводил взгляд в сторону. Он часто зевал и потягивался, показывая свою скуку и незаинтересованность.

За столом Ляпкин-Тяпкин вел себя как настоящий обжора и пьяница. Он ел много и жадно, набивая рот до отказа. Он чавкал и хлюпал, не обращая внимания на присутствующих. Он пил много водки и вина, быстро пьянея. В пьяном виде он становился еще более наглым и развязным. Он говорил глупости, рассказывал непристойные анекдоты и приставал к женщинам.

В обществе Ляпкин-Тяпкин старался держаться подальше от неприятностей и не привлекать к себе внимания. Он был труслив и робким, и боялся начальства. Он был готов на все, чтобы угодить своим начальникам, даже если это шло вразрез с его собственными убеждениями.


Существовали и отдельные детали, которые дополняли портрет Ляпкина-Тяпкина, делая его еще более выразительным и запоминающимся. Например, его руки. Они были крупными, мясистыми, с толстыми пальцами и грязными ногтями. Руки Ляпкина-Тяпкина были грубыми и неуклюжими, словно созданы не для тонкой работы, а для перекладывания бумаг и подсчета взяток. На одном из пальцев он носил массивный золотой перстень с крупным камнем, который, несомненно, являлся символом его власти и богатства.

Еще одна важная деталь – запах, который исходил от Ляпкина-Тяпкина. Это была смесь запаха пота, дешевого табака, несвежей одежды и перегара. Запах Ляпкина-Тяпкина был отталкивающим и неприятным, словно он пытался отпугнуть от себя всех, кто к нему приближался. Особенно ощутимым был запах табака, который въелся в его одежду и волосы, оставив на них стойкий, горьковато-кислый отпечаток.

Также стоит упомянуть о его прическе. Ляпкин-Тяпкин не утруждал себя стрижкой и причесыванием. Его волосы были редкими, тусклыми и сальными, словно их давно не мыли. Они торчали в разные стороны, образуя хаотичный беспорядок на его голове.


Нельзя рассматривать внешность Ляпкина-Тяпкина в отрыве от окружающей его среды. Провинциальный уездный город, с его грязными улицами, унылыми пейзажами и коррумпированными чиновниками, оказал огромное влияние на формирование его облика. Ляпкин-Тяпкин был продуктом своей среды, он впитал в себя все ее пороки и недостатки. Он был словно зеркало, отражающее все уродства провинциальной жизни.

Постоянное пребывание в атмосфере взяток и подношений сделало его циничным и подозрительным. Отсутствие культурных развлечений и духовной жизни способствовало его моральному разложению. Тяжелый физический труд и неумеренное употребление алкоголя подорвали его здоровье и ускорили процесс старения. Провинциальный уездный город стал для Ляпкина-Тяпкина тюрьмой, которая исказила его душу и обезобразила его внешность.


Внешность Ляпкина-Тяпкина – это не просто описание конкретного человека, это символ эпохи, символ провинциального чиновничества, погрязшего в рутине, коррупции и пороках. Это образ, который высмеивает Гоголь, который обличает социальные недостатки и призывает к переменам. Артемий Филиппович - это воплощение того, что может случиться с человеком, утратившим моральные ориентиры и забывшим о своем долге перед обществом. Его внешность – это предостережение, напоминающее о пагубном влиянии среды и необходимости бороться с коррупцией и беззаконием. Он – гротескное, но жизненное отражение российской действительности того времени

В конечном счете, описание внешности Ляпкина-Тяпкина становится не просто перечислением физических характеристик, а глубоким анализом его личности и влияния на него окружающей среды. Это портрет, написанный с сатирическим юмором, но в то же время с глубоким пониманием человеческой природы и социальных проблем. Этот портрет навсегда остается в памяти читателя, как символ провинциального чиновничества, погрязшего в рутине и пороках. И, возможно, этот портрет заставляет задуматься о том, как не повторить судьбу Ляпкина-Тяпкина и остаться человеком, не утратившим моральные ориентиры и чувство собственного достоинства.